[ Добавить новость ]
статьи
Чеченцев В.Н. Урожай винограда и оливок в древней Аттике (VI-IV вв. до н.э.).
Вестник древней истории, 1992, № 1.
Как известно, виноградарство и виноделие, культура маслины и производство оливкового масла являлись одними из ведущих отраслей хозяйства древних афинян. Вино и оливковое масло наряду с зерном служили основными: продуктами, определявшими доходность их хозяйств в соответствии с имущественным цензом Солона. Поэтому оценка урожайности виноградников и оливковых рощ в древних Афинах существенно дополняет наше представление о производительности земледельческого труда, основанное на имеющихся данных по урожайности зерновых культур.
...
По данным А. Френча, производство вина составляло 11,3–17,0 гектолитров с гектара (гл/га), оливкового масла — 1–2 гл/гa. В соответствии с данными Г. Глотда и Н. А. Машкина урожайность виноградников и оливковых рощ была достаточной для производства примерно 23–28 гл/га вина или оливкового масла, тогда как В. Шван снижает ее до 7,878 гл/га «жидких» продуктов.
Таким образом, имеющиеся в исторической литературе оценки очень ненадежны и значительно отличаются одна от другой. Неслучайно в недавно вышедшей монографии по античной Греции4) эти оценки урожайности винограда и оливок не приняты в расчет. Очевидно, для имеющей научную значимость оценки необходимо опираться на факты хозяйственной практики древних Афин. Однако обнаружение исторических памятников, в которых были бы указаны величины сбора плодов или готовых продуктов вина или оливкового масла с участков определенных размеров, имело бы для наших целей ограниченную значимость. Такие сведения при больших колебаниях урожая из года в год оказались бы совершенно непригодными для оценки урожайности за длительный период времени. Только в том случае, если бы удалось найти памятник, подобный труду древнеримского ученого-агронома Колумеллы «О сельском хозяйстве» с подробными сведениями об урожаях и доходах италийского земледелия в I в. н. э., можно было бы считать поиск оправданным.
...
Попробуем в заключение понять, чем было вызвано нарушение эквивалентности мер «жидких» и «сыпучих» продуктов. Известно, что в V—IV вв. до н. э. стоимость меры оливкового масла вчетверо превысила стоимость меры ячменя. Совершенно очевидно, что агротехника возделывания этих культур мало чем изменилась за это время, так что об изменении соотношения урожайности говорить не приходится. Среди причин, обусловивших повышение цены оливкового масла, нужно, конечно, назвать нехватку на рынке оливкового масла как следствие закона Солона, запретившего вывоз натуральных продуктов, исключая оливковое масло, возрастающую роль импорта хлеба из колоний. Но, по-видимому, не это было основной причиной. В течение всего V века Аттика неоднократно подвергалась опустошениям со стороны вторгавшихся врагов (сначала персов, затем спартанцев). Естественно, что оливковым рощам наносился при этом особый урон, так как срок плодоношения маслин от времени посадки семян или саженцев отстоит на 5–12 лет. Таким образом, вздорожание оливкового масла являлось своего рода платой за огромные издержки, связанные с закладкой новых оливковых рощ и их выращиванием земледельцами при постоянном риске вообще не дождаться сбора плодов.
1) Jardé A. Les céréales dans l'antiquité Grecque. P., 1925. P. 51-60.
2) Glotz G. Ancient Greece at work. L., 1926; 19652. P. 257; Машкин H. A. К вопросу об экономической жизни Греции классического периода // Древняя Греция. М., 1956. С. 237; French A. The Growth of the Athenian economy. L., 1964. P. 20.
3) Sehwahn W. Die Attische είσσηρα // RhM, 1933. S. 247-284.
4) Античная Греция. Т. 1. M., 1983. С. 253.
5) Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. T. 25. Ч. 1. С. 194.
*) Вместо «0» возможно «9» – распознавалось с некачественного скана. OCR.
6) САН. 1924–1939. V. IV. Р. 48.
7) White К. D. Roman farming. N. Y., 1970. P. 536.
8) Myrick D. How Greece developed its agriculture 1947—1967. Washington, 1971.
Суриков И.Е. Древнейшие афинские монеты: проблемы интерпретации и датировки
«Античный мир и археология». Вып. 12. Саратов, 2006. С. 43—51.
с. 43 Первые шаги монетного дела Афин по сей день являются для историков-антиковедов и нумизматов предметом острых дискуссий. До перехода к чеканке ставших столь широко известными «сов» в афинском полисе выпускались монеты, за которыми в исследовательской литературе устойчиво закрепилось в известной мере условное, но ставшее тем не менее общепринятым обозначение Wappenmünzen (т. е. «гербовые монеты»; по вопросу о правомерности такого обозначения см. ниже). Был, правда, в развитии науки этап (конец XIX в.), когда в историографии возобладала было точка зрения, согласно которой эти монеты в действительности нужно соотносить не с Аттикой, а с Эвбеей1 (на чем особенно настаивал такой авторитетный специалист, как Б. Хед). Но на сегодняшний день эти представления всецело отошли в прошлое; ныне, кажется, все согласны с тем, что речь идет именно о древнейшей афинской чеканке2.
К категории Wappenmünzen относятся монеты, представляющие собой, несомненно, единую серию3 (причем достаточно короткую4), имеющие черты принципиального сходства как по фактуре, так и по основному номиналу. Как правило, это дидрахма; имеются ее фракции — драхма, обол, гемиобол, тетартеморий5. На последнем этапе появляются тетрадрахмы. При этом Wappenmünzen сильно, можно сказать, абсолютно разнятся изображениями на л. с. С точки зрения этих последних, выделяют 15 типов данных монет (дидрахм)6, и прежде всего следует их перечислить7: 1) амфора; 2) «трискелес» — три человеческие ноги, расходящиеся из единого центра; 3) жук-скарабей; 4) астрагал с. 44 (конская бабка); 5) голова быка в фас; 6) сова влево; 7) стоящий конь влево; 8) протома коня влево; 9) протома коня вправо; 10) задняя часть коня вправо; 11) колесо с перекладинами-распорками; 12) обычное колесо с четырьмя спицами; 13) такое же колесо, но с подпорками на концах каждой спицы; 14) голова Горгоны; 15) на л. с. — тот же тип, но на о. с. в одной из четвертей, на которые разделен вдавленный квадрат, небольшой символ — голова льва8 в фас (на вышеперечисленных 14 типах никаких изображений во вдавленном квадрате на о. с. нет). Вокруг части типов л. с. — линейный ободок, который, возможно, символизирует щит. Тетрадрахмы данной серии подразделяются на два типа; на л. с. у обоих голова Горгоны, на о. с. в одном случае голова льва в фас во вдавленном квадрате, в другом — голова быка в фас, тоже во вдавленном квадрате. На серебре более мелких номиналов отмечают также и другие изображения: глаз, лягушку, яблоко, лист9; в каком соотношении находятся они с типами основных номиналов — вопрос, пока не имеющий однозначного ответа.
... Нам представляется наиболее перспективным видеть в изображениях на Wappenmünzen знаки магистратов, ответственных за чеканку (точка зрения, которую наиболее последовательно развил Дж. Кролл21). Параллели этому в древнегреческом монетном деле можно найти в изобилии22. Даже если оставаться в рамках чисто афинского материала и не привлекать монеты из других полисов, аналогии имеются. В качестве таковых следует в первую очередь привести знаки магистратов на монетах «нового стиля», выпускавшихся в эллинистических Афинах23. Различие заключается в том, что на этих монетах магистрат ставил свой знак в виде символа-дифферента, дополнительного по отношению к основному типу. Что же касается Wappenmünzen, то на них в эту очень раннюю эпоху античного монетного дела общеполисная эмблематика Афин еще не получила никакого отражения24; соответственно, место основного типа занимали именно знаки магистратов. Если можно так выразиться, тип каждого нового выпуска одновременно играл роль дифферента, позволяя отличать друг от друга монеты, чеканенные в разные годы.
Анализ магистратских символов на афинском серебре «нового стиля»25демонстрирует, что должностные лица обладали достаточной свободой в выборе эмблемы. При этом выборе они могли руководствоваться самыми различными соображениями, единой системы не было. Знак магистрата мог действительно иметь протогеральдический характер, но часто в нем находила воплощение не эта, а иная информация: например, аллюзия на какие-нибудь славные деяния предков данного гражданина или «обыгрывание» его имени по принципу ребуса26. В каких-то случаях конкретная интерпретация того или иного с. 47 символа просто затруднительна на нынешнем уровне развития науки. В любом случае, ясно, что, с одной стороны, перед нами индивидуальная эмблематика, но, с другой стороны, она имеет такой характер, что через нее в опосредованной форме может проявляться, в числе прочего, и эмблематика родовая (стараемся сформулировать важный тезис как можно более осторожно и взвешенно). Следует полагать, аналогичным образом дело обстояло и в эпоху архаики.
Одним из сильнейших аргументов против трактовки изображений на Wappenmünzen как эмблем знатных родов традиционно является следующий. Если датировать эти монеты периодом тирании Писистрата, как чаще всего делают, действительно, приходится признать, что время их выпуска было, мягко говоря, не самым подходящим для проявления аристократических амбиций. Ведь при Писистрате многие афинские аристократы (Алкмеониды, Филаиды и др.) оказались в опале или даже в изгнании27. Однако, чтобы оценить, в какой степени этот аргумент является весомым, необходимо подробнее остановиться на вопросе о датировке Wappenmünzen, проследив основные точки зрения по данному вопросу и динамику их эволюции28. Прежде всего необходимо оговорить неразрывную связь двух проблем: хронологии Wappenmünzen и времени начала чеканки «сов». От решения первой из них напрямую зависит решение второй, и наоборот. Будем исходить из двух представляющихся достаточно очевидными и как будто бы никем теперь не оспариваемых положений: во-первых, Wappenmünzen — афинские монеты, во-вторых, хронологически они непосредственно предшествовали «совам». ...
... Итак, если исходить из того, что начало чеканки Wappenmünzen падает на первые годы правления Гиппия или (чрезмерная точность здесь неуместна) на самые последние годы тирании Писистрата, это ставит рассматриваемые монеты во вполне приемлемый исторический контекст. Как известно, Писистрат в конце своей жизни начал, а Гиппий продолжил в значительно более интенсивных формах дело примирения с афинскими аристократическими родами40. Представители Алкмеонидов, Филаидов, Кериков и др. занимали в это время даже с. 50 высший пост эпонимного архонта41. Соответственно, они не имели существенных препятствий для манифестации своей символики как индивидуальной, так и родовой. В данной связи уместно, подходя уже к концу работы, коснуться вопроса о том, какие именно магистраты ставили свои знаки на Wappenmünzen. Когда обычай таких знаков после долгого перерыва возобновился в Афинах (в эллинистическую эпоху, на монетах «нового стиля»), за чеканку монет, насколько можно судить, отвечали какие-то специальные должностные лица42. В науке их условно называют«монетными магистратами» или «монетариями», хотя, строго говоря, мы не знаем, как они назывались на самом деле, и вообще достоверная информация о них чрезвычайно скудна. Предлагались различные точки зрения по вопросу об идентификации этой магистратуры, но ни одна из них не получила безоговорочного признания.
Размышляя о том, как в этом отношении могло обстоять дело во второй половине VI в. до н. э., необходимо принимать в расчет следующие соображения. Архаическая эпоха истории афинского полиса была временем, когда система полисных магистратур получила еще весьма слабое развитие: ведь это — очень ранняя ступень ее эволюции. Лишь позже, в период классической демократии, появилось много самых различных должностных лиц с чрезвычайно дробными обязанностями, когда прерогативы каждого из них ограничивались некой узкой, конкретной сферой государственного управления. До того, то есть на интересующем нас хронологическом отрезке, мы наблюдаем принципиально иную картину: весьма малое количество магистратов, каждый из которых обладал широким кругом полномочий. По сути дела, с абсолютной степенью уверенности можно говорить только о существовании постоянно действующей коллегии девяти ежегодно сменявшихся архонтов во главе с архонтом-эпонимом43. Кстати, и режим тирании Писистратидов скорее препятствовал, чем способствовал созданию новых полисных должностей. Можно сделать ответственный вывод: для Афин VI в. до н. э. мы вряд ли имеем право предполагать наличие особой должности монетного магистрата.С другой стороны, такое значимое событие, каким стало введение (впервые в афинской истории!) собственной чеканной монеты, должно было рассматриваться властями как дело первостепенной государственной важности, и контроль над процессом, скорее всего, был поручен должностным лицам самого высокого ранга — таким, которые следовали непосредственно за верховным правителем. С наибольшей степенью вероятности можно утверждать, что это были именно с. 51 архонты-эпонимы. Писистратиды в годы своей тирании, как известно, заботились о том, чтобы на этом посту стояли их сторонники (Thuc. VI. 54. 6).
Если наше предположение верно и 15 типов Wappenmünzen соответствуют 15 архонтам периода правления Гиппия, это открывает немаловажные перспективы. Можно попытаться с новых позиций ответить на вопросы о конкретной атрибуции изображений и об историческом контексте перехода от Wappenmünzen к «совам». Но это могло бы стать темой отдельной работы.
статья полностью: http://ancientrome.ru/publik/article.htm?a=1352391758
Печатнова Л.Г. Коррупция в Спарте.
Жебелевские чтения-2 Тезисы докладов научной конференции. 26-27 октября 1999 г.
Аристотель говорит о коррупции в Спарте как о явлении широко распространенном, характерном не только для Спарты 2-й пол. IVв., но и для более раннего периода (Pol., 1270b).
Судя по высказываниям Ксенофонта (Lac. pol., 14,3) и Аристотеля (Pol., 1269b), прокламируемый аскетизм и уравнительная бедность, если и оставались в классической Спарте, то только в качестве лозунгов. Греки, говоря об особенностях национального характера спартанцев, часто отмечали их безудержную страсть к деньгам (filarguriva и filocrhmativa) (Isocr., VIII, 96; XI, 20; Arist. Pol., 1271b).
Правда, по мнению философов и историков, особенно тех, кто склонен был идеализировать Спарту, прославленные спартанские добродетели уступили место алчности и безудержному стремлению к богатству и роскоши только в конце Пелопоннесской войны, когда деньги потоком стали поступать в Спарту и оседать в карманах правящей верхушки (Xen. Lac. pol., 14,3; Plut. Lys., 17; 18). Но имеются данные, которые свидетельствуют, что страсть к деньгам и связанная с нею коррупция были хорошо знакомы Спарте и до Лисандра (Her., VI, 86; Plut. Inst. Lac., 42; Lyc., 10; 11; Agis, 9; Paus., IV, 4,4).
Уже для Геродота взяточничество в среде спартанского высшего руководства является важной темой (III, 148; V, 51; VI, 50; 72; 82; VIII, 5). Так он передает версию, что в 524 г. все спартанское командование, возглавившее экспедицию на Самос, было подкуплено самосским тираном Поликратом, и именно поэтому поход оказался безрезультатным (Ш, 44-46; 56).
Следующий эпизод у Геродота, в котором также замешано было руководство спартанским флотом, имел место во время Греко-Персидских войн. Спартанский наварх 481/480 года Эврибиад, по слухам, получил от Фемистокла взятку в 5 талантов за то, что изменил план своей экспедиции в пользу Афин (VIII, 5).
Упоминает Геродот и спартанских царей, с чьими именами связаны были дела о коррупции. Так он приводит целую серию рассказов о попытках подкупить царя Клеомена (Ш, 148; V, 49-51; VI, 50; 82, 1).
Само количество подобных историй, связанных с именем только одного царя, - свидетельство того, что для Спарты коррумпированность ее царей не была редким явлением и не воспринималась как что-то из ряда вон выходящее.
Кроме Клеомена Геродот называет еще одного спартанского царя, Леотихида, бесспорно уличенного в получении взятки от фессалийских Алевадов (VI, 72).
Фукидид к списку Геродота добавляет еще два имени спартанских царей, подозреваемых в коррупции: Плистоанакта (II, 21, 1; V, 16, 3) и Агиса II (V, 63). Важно отметить, что оба царя, подозревыемые в коррупции, действовали не одни, а вместе со своими советниками-эфорами, которые приставлены были к царям для осущетсвления надзора за их поведением во время военных кампаний.
Надо сказать, что данных, свидетельствующих о получении взяток эфорами, значительно меньше, чем подобных сведений о царях и высшем офицерском корпусе. Но это объясняется вовсе не тем, что эфоры были менее коррумпированы, чем остальные ветви власти. В силу избирательности наших источников мы несравненно больше знаем о спартанских царях и полководцах, чем о коллегии эфоров. Однако традиция сохранила несколько примеров продажности эфоров (Theopomp. ap. Plut. Them., 19). Причем, как следует из наших источников, чаще всего случаи коррупции в среде эфоров были связаны с их деятельностью в качестве советников при спартанских царях.
Персидская дипломатия не раз использовала в своих целях продажность спартанского высшего руководства. Еще до Каллиева мира, в 459 г., персы считали возможным посылать деньги в Спарту для обеспечения нужных им решений (Thuc., I, 109,3).
Но особенно явно коррумпированность спартанского генералитета проявилась в последнее десятилетие Пелопоннесской войны. Это связано с целым рядом факторов и, в частности, с новой политикой Спарты, направленной на союз с Персией и ориентированной на ведение войны за счет персидского золота. После 413 г. практически все навархи за редким исключением были уличены в получении взяток от персидских сатрапов (Астиох , Пасиппид, Кратесиппид) (Thuc., VIII, 50,3; Xen. Hell., I, 1, 32; Diod., ХШ, 65, 3-4
Многие состояния в Спарте, по-видимому, берут свое начало с взяток, полученных спартанским генералитетом в последнее десятилетие Пелопоннеской войны.
В самом конце Пелопоннесской войны, когда денежный поток в Спарту намного увеличился, усилились и коррупционные процессы. С каким размахом крали казенные деньги при Лисандре, видно на примере Гилиппа, прославленного спартанского военачальника, героя сицилийской кампании и личного друга Лисандра. Он попытался украсть у государства 300 талантов (Diod., XIII, 106, 8-10; Plut. Lys., 16; 17; Athen., VI, 24).
После того, как лихорадка обогащения охватила всю Спарту, и даже такие незаурядные личности как Гилипп оказались уличенными в коррупции, был принят компромиссный закон, допускающий ввоз и хранение иностранной валюты, но только для государственных целей и под государственным наблюдением. Частным лицам за хранение золотой и серебряной монеты в собственных домах грозила смертная казнь.
По этому закону в 403 г. Форак, гармост Самоса (Diod., XIV, 3,5) и друг Лисандра, был отрешен от должности и приговорен к смертной казни. Фораку вменялось в вину то, что вопреки только что принятому закону он держал у себя дома драгоценные металлы (Plut. Lys., 19). Дело Форака было единственным, которое можно трактовать как часть атаки на Лисандра, и у Плутарха оно подается именно так. Выбор же правонарушения, в котором обвинили Форака, конечно, не случаен. В этот период преступления, связанные с получением взяток и хранением иностранной валюты были, по-видимому, самыми распространенными видами правонарушений.
Отсутствие собственной чеканной монеты (Plut. Lyc., 9, 1-6), с одной стороны, и монополия государства на накопление и хранение денег (Plut. Lys., 17), с другой, привели к неизбежному результату - к повсеместному стремлению граждан обойти "неудобные" законы. Об одном таком очень распространенном способе рассказывает Посидоний у Афинея (Poseidon. ap. Athen., VI, 24). По его словам, богатые "лакедемоняне, которым обычай запрещал ввозить в Спарту и хранить там золото и серебро, … отдавали его на хранение своим соседям аркадянам", возможно, через подставных лиц. В качестве зарубежных банков использовались, конечно, и храмовые центры как в Пелопоннесе, так и вне его (Plut. Lys., 18; cp. Ages., 19).
Приток в Спарту огромных богатств в конце Пелопонесской войны не оздоровил социально-экономическую ситуацию в стране, а скорее усугубил ее. Движения денежных масс практически не было. Капитал оставался мертвым, он не вкладывался в развитие экономики страны. Большая часть богатств осела в карманах спартанской элиты, которая благодаря этому еще более отделилась от основной массы сограждан. Высшие должности и выгодные места были полностью узурпированы узкой прослойкой общества и стали практически наследственн
